Лортц Й. История Церкви. Т. 2.

§ 76. Ренессанс и гуманизм

I. Понятие

1. С первой проповеди Иоанна Крестителя о приходе Мессии: «покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф 3, 1); с провозглашения крещения как нового рождения (Ин 3, 5); с провозвестия «се, творю все новое» (Откр 21, 5) представление об обновлении относится к самым мощным движущим силам истории христианства.

Начиная с XII и XIIIвв. требование религиозного обновления (Бернард, Иоахим Флорский, Франциск: реформа Церкви ради апостольской жизни, жизни в простоте) совпало в Италии с необычайно быстрым и глубоким всеобщим расцветом, всесторонней перегруппировкой сил и изменением политической, экономической и духовной жизни, особенно в городах. Интенсивная культурная жизнь со времени падения Гогенштауфенов и еще более с переезда пап в Авиньон погрузилась в водоворот политической борьбы всех против всех, которая привела к дальнейше му непредвиденному нестроению и напряжению.

Таким образом, произошел ряд глубоких возмущений в религиозной, церковной и политической жизни; человек открыл в себе множество новых сил. С другой стороны, мир стал свидетелем ужасной борьбы высших церковных иерархов. За губительным крушением императорской власти в конце того же XIIIв. при Бонифации VIII рухнуло средневековое папство; теперь источником страданий стали угнетающие и мятежные нестроения курии (даже двух курий схизмы) и полная политическая смута по всей Италии: народ пережил подъем и опасался падения. Снова дали о себе знать древние ожидания тысячелетнего последнего царства и Мессии-императора.

2. Двойное ожидание какого-то переворота, который наступит благодаря концу света (т.е. благодаря очищающему Божиему суду, который обуздает государство и Церковь), ожидание обновления мира и есть основа ренессансной идеи. Первым заговорил об «идее возрождения»²⁴ Иоахим Флорский, аббат XIIв. (§62, 3). Самым энергичным фактическим апологетом его «идеи» был Франциск Ассизский (§57, I) с его ни с чем не сравнимым стремлением бежать от мира, с одной стороны, и с его неукротимой жаждой внутреннего обновления по Евангелию, с другой. В обоих случаях мы имеем дело с еще отдаленными, еще только предвещающими грозу раскатами грома и подземными толчками, но они обладали такой мощью, что через полтора-два столетия сделали возможным феномен Ренессанса.

3. События развивались, однако, таким образом, что вскоре культурные тенденции вышли на первый план, оттеснив на второй план религиозные. И Ренессанс лишь косвенно стал религиозно-церковным явлением. Главной целью движения стало поощрение культуры, посюсторонних интересов, мирских забот. Ренессанс— продукт секулярного мира, а именно, набирающего силу третьего сословия, бюргерства, города.

Это, конечно, отнюдь не означает, что Возрождение как светское культурное движение по сути своей было не церковным или даже неверующим. Для большинства представителей Ренессанса связь с Церковью в течение долгого времени разумелась сама собой. Для большинства основоположников Ренессанса Церковь имела даже существенное значение. Но речь идет о внутренней ориентации, о цели. А эта цель не должна ограничиваться интересом к древним манускриптам, Библии или Отцам Церкви, хотя это порой и кажется очень важным. Но поскольку внутренняя энтелехия многогранного развития полностью зиждется сама на себе, покоится сама в себе, ее сущность, несмотря ни на что, ведет к ослаблению христианства— и самой Церкви.

Будет не противоречием, но необходимым дополнением подчеркнуть, что там, где контакт с церковной жизнью и христианской верой был достаточно глубоким и искренним, движение проявляло себя как христианское и укрепляющее Церковь (благочестивый гуманизм XV, XVI и XVIIвв.).

4. Ренессанс в собственном (уже завершенном) смысле развивается в Италии в XVв. (кватроченто, ранний Ренессанс) и в XVIв. (чинквеченто, высокий Ренессанс). Первого своего пика он достигает во Флоренции эпохи Медичи, полного расцвета и блеска— в Риме эпохи Юлия II и Льва X Борджа. Ренессансное движение, как и породившее его время, полно борений, напряженных отношений и коллизий— вплоть до внутреннего противоречия: типичный признак переходно го времени, чрезвычайно богато одаренного творческими, а значит, и взрывными силами, которые искушают свою эпоху. Наряду с несравненной, многосторонней гениальностью и вместе с нею мы видим неукротимую склонность к преступле нию. Почитаемая более всего в это время «virtu;» опиралась как на добродетель, так и на порок. Практика аморальной и внеморальной безудержности находила отражение в характерных для этой эпохи ученых трактатах: они толковали о наслаждении как о высшем благе, они толковали о политике, которой следует опираться, прежде всего, на моральные слабости и пороки людей (в области учения о государстве: Макиавелли).

II. Характерные черты Ренессанса

Ренессанс— типичное движение Нового времени, ибо оно характеризуется новыми духовными установками: национализм— индивидуализм— мирской дух— критика.

Чтобы избежать недоразумений в ходе дальнейшего изложения материала, подчеркнем, что многообразный Ренессанс является прежде всего движением, взрывоопасным сдвигом. Его сущность во многом обнаружится лишь позднее. Однако задача аналитика в том, чтобы нащупать эту сущность уже в самих принципах Ренессанса.

1. Ренессанс— «национально»-итальянское движение, результат стремления к народному итальянскому государству, результат требований национального партикуляризма (Кола ди Риенцо, † 1354г.)²⁵.

2. Ренессанс— это обращение к римской античности.

а) Взоры пробуждающегося народа сами собой обратились к корням своей сущности и своей энергии; неразбериха и сумятица современной политической обстановки способствовала возникновению лозунга, сохранявшего силу на протяжении всей эпохи: Назад к истокам! Ибо в своем истоке каждая сущность прозрачнее всего соответствует творческой воле Создателя и является наиболее совершенной. Для Италии таким первичным истоком была величественная и господствовавшая над миром римская античность.

б) Античность никогда до конца не умирала в Италии. О ней говорили собственное происхождение, пейзаж, руины, старинные здания и статуи, да и просто язык. Но тут вдруг это все словно проснулось и ожило после долгого забытья и стало снова громко стучаться в двери. Первая живая встреча с античностью была подарена итальянцам уже в средневековье оживлением старого римского права. Это было что-то неустаревающее, нерушимое, живое, великолепное по идее и по форме, один из шедевров человеческого мышления, имевший всемирное значение. В XIV и XVвв. новое открытие античности происходило во все более быстром темпе и воспринималось все с большим энтузиазмом и горячим восторгом; люди отбирали у земли сокровища античного искусства, собирали их, заново открывали бесконечно прекрасную и сладостную округлую форму этого столь земного искусства; люди снова начали читать книги древних, разыскивать в пыли библиотек древние манускрипты, открывать новые тексты, собирать их, платить бешеные деньги за право обладать ими почти как святыней.

в) Благодаря великому авторитету схоластов Аристотелю, на протяжении долгих веков не прерывалась связь с греческой античностью. Теперь эти знания обрели новую жизнь благодаря раскопкам и разысканиям в Сицилии и Южной Италии. И, наконец, Константинополь (после захвата его в 1453г. турками) послал своих ученых и рукописи, которые донесли до Запада все богатство греческой мысли на языке оригинала.

г) Разумеется, и прежде имелся живой контакт с греческой культурой: Мануил Хрисолор (с 1396г. учитель греческого языка во Флоренции, † 1415г.); Георгий Гемист Плифон († 1452г.), кардинал Виссарион († 1472г.). В Объединитель ном соборе во Флоренции (§66) принимали участие греческие ученые, которые с успехом применили там свой филологический метод. Плоды совместных усилий имеют весьма важное значение для истории мысли и истории Церкви.

3. Но вот отношение к античности начинает меняться: ее не только изучают— формируется внутренняя связь с античным прошлым. Речь теперь не о том, чтобы взять у древних квинтэссенцию великих идей и вписать их в христианско -богословскую систему: наблюдается стремление понять древние рукописи изнутри, воспринять их в собственном культурном контексте, прочесть их в местном колорите— так, как они были написаны многие столетия тому назад. Здесь таилась опасность.

а) Попытка заново ощутить мир чуждых представлений— не только предпосылка всякой исторической объективности и тем самым основа исторической науки; к сожалению, это и основная позиция релятивизма, духовного безразличия (которое, однако, вполне может идти рука об руку с почтительным восхищением полнотой и многообразием философских, религиозных и, конечно же, художественных высказываний). Этот релятивизм (как отправная точка!) и был, собственно говоря, той раковой опухолью, которая возникла в эпоху Ренессанса и разрослась и распространилась в Новое время; она имела фатальные последствия при определении того, чтоvесть истина, чтоv должно быть обязательным с точки зрения догматов веры, а что может или не может претендовать на догматическую терпимость.

Чтобы не впасть в заблуждение и не упрекать Ренессанс, особенно ранний, в явном релятивизме или догматической индифферентности, которая отнюдь не получила всеобщего распространения, нужно ясно представлять себе, как обычно происходят масштабные духовные сдвиги: часто элементы нового, которым приписывается большая ценность, наивно ставятся в один ряд с традицией, ибо на первых порах не возникает ощущения внутренней несовместимости обоих элементов.

б) Но античная культура была языческой. И изучение античных текстов привело к попыткам прочесть их как «языческие». Правда, ясность христианского монотеизма в противоположность путанице языческого политеизма была столь возвышенной, что до ренегатства и отпадения в языческую веру дело вряд ли доходило. Но древние мысли в литературе и в искусстве выступали в одеянии соблазнительных форм и легких нравов. Ни к чему не обязывающая, игровая, полная аллюзий, псевдогероизирующая форма политеистических мифов делала их особенно соблазнительными. Несомненно и то, что эта эстетизирующая игра в античную мифологию вплоть до высокого Ренессанса происходила на фоне стойкой христианской веры. Известны тысячи и тысячи изображений, в которых наивно-невинные языческо-мифологические сюжеты соседствуют с христиански ми высказываниями и сюжетами; мозаичные полы (домский собор в Сиене), фрески, статуи, надписи и титульные листы инкунабул изобилуют такого рода украшениями. Чтобы составить правильное суждение об этих эклектических памятниках, нужно представить себе, как опьяняло интеллектуалов той эпохи (философов, художников, теоретиков искусства, государственных деятелей) чувство дерзкой решимости подражать древним. Стоит также вспомнить, какую давнюю традицию и подчас обезоруживающую власть над умами имела аллегория. Античные герои, например, часто вполне всерьез воспринимались как провозвестники Христа. Именно богословская аллегорика подготовила умы к такого рода перетолко ванию, даже освятила его. Тот способ, каким построил свои доказательства Фридрих II, и теория двух мечей, к которой прибегла курия, были точно такими же примерами аллегорики, как и восторженное приветствие Данте, обращенное к Генриху VII («Ты ли это— тот, кто должен нам явиться?», «Се, агнец Божий удаляется»).

И все-таки трудно себе представить, что такого рода наивная путаница никоим образом не оказывала дурного влияния на чисто христианский элемент. В самом деле, многие умы, задававшие тон в ту эпоху, заражались языческим мироощущением (и даже моралью). И очень скоро начинали вести жизнь, целью которой становились непрерывные наслаждения.

в) Разумеется, говоря об этом «язычестве» не следует забывать о христианских элементах в Ренессансе; они имели решающее значение, и девиз «назад к истокам!» оказался весьма плодотворным в том, что касается углубленного изучения Священного писания и Отцов Церкви. Это движение имело огромное значение, особенно для внутрикатолической реформы XVIв. Но и начинавшийся Ренессанс (который невозможно отделить от гуманизма) проявился благодаря великим представителям углубленного христианства как христианское движение. Об опасности перетолкования христианства в неоплатони ческом духе (Пико делла Мирандола) мы скажем ниже.

Итак, подчеркнем еще раз, что было бы исторически неверно характеризовать гуманизм как движение, с самого начала нехристиан ское или недостаточно христианское. Гуманизм есть определенный духовный и душевный настрой, который первоначально реализовал ся в границах корректного христианского вероисповедания.

4. а) В-третьих, Ренессанс характеризуется изобилием мощных индивидуальностей. Политическая неразбериха, отсутствие сильной высшей администрации, оживление духовно-национального субстрата, быстрые темпы роста во всех областях человеческой деятельнос ти— все это делает Ренессанс поистине счастливым временем для людей с ярко выраженными интересами и для людей беспощадных и жестоких. Именно таких и порождало во множестве то бурное время.

б) Яркие индивидуальности не были редкостью и в средние века. Но существенное различие, имевшее поистине решающее значение для будущего, заключалось в изменении отношения к ним со стороны общества. В средние века отдельная личность была строго подчинена вышестоящему целому— государству, Церкви, христианскому учению. Теперь постепенно возникает и усиливается тенденция предоставить отдельного человека самому себе, более того, освободить его от норм и условностей поведения. Ибо даже при наличии вышестоящей власти и предписаний, которые поначалу никто не подвергает сомнению, а потом подвергают сомнению лишь очень немногие, человек начинает себя ощущать самоценным и самостоятельным. «Я» начинает становиться нормой, эталоном ценностей. Это «Я» осознает свою полноту и своеобразие и формулирует их²⁶. Пока еще речь идет об индивидуальности, а не об индивидуализме, но люди уже вступили на этот путь.

5. В этих разнообразных отношениях явно проступает некое (более или менее) фактическое (поначалу отнюдь не программное) отступление от некоторых идеалов церковно-средневековой культуры: вместо смирения— самосознание, вместо отречения, созерцания и молитвы— деяние и насилие, вместо умерщвления плоти— наслаждение; иными словами, потусторонности и Царству Небесному противопос тавляются посюсторонность, ее красоту и желание увековечить свое имя. Люди все больше и больше открывают красоту мира, ее ищут в путешествиях и гедонистическом созерцании природы (Петрарка; его жизнь на лоне природы, его восхождения в горы).

6. а) Наконец, Ренессанс по существу— движение мирское, что следует и из всех предыдущих характеристик. Хотя в нем участвовали и даже играли первостепенную роль многие клирики, папы и епископы, его тайная или явная тенденция была мирской и светской, а не клерикально-церковной. Однако, несмотря ни на что (и это очень важно) этот тезис должен быть ограничен: Ренессанс и гуманизм содержат и развивают тенденции к секуляризации прежде принципиально церковного мира; они являются вступлением или затактом к истории человечества, которая только с тех пор начинает нести на себе печать процессов секуляризации. Причина понятна: основной движущей силой движения было городское бюргерство; заново открытый и столь широко принимаемый в душу мир античности был языческим, чисто человеческим, не подверженным воздействию сверхъестественных идей; ренессансная культура возникла из мирского движения высокого средневековья, и ее привели к победе в первую очередь люди светские, продолжая сознательное или неосознанное отторжение от Церкви и борьбу с клерикализмом, о чем говорилось выше.

б) Для этой стороны движения особенно характерно новое учение о государстве, чреватое роковыми последствиями для истории Церкви Нового времени. Основополагающая идея со времен Фридриха II и легистов Филиппа IV все более избавляется от ограничений: государство оказывается не связанным не только с Церковью, но даже и с моралью. Воззрению Августина часто предпочитают концепцию, согласно которой государство рассматривается изолированно: оно есть власть и само по себе мера вещей. Разумеется, в XV и XVIвв. дело обстояло не так, как в более позднее время; в XVIв. общую картину еще определяло множество сочинений, направленных против Макиавелли. Но опять же речь идет о том, чтобы характеризовать начало нового направления; надо понять, какие семена были брошены тогда. Политика эпохи Ренессанса и абсолютизм XVII и XVIIIвв. действовали практически по теории Макиавелли, даже когда осуждали ее на словах; в XVIIIв. в значительной мере была принята и сама эта теория. Наконец, тоталитарные режимы нашего времени сделали самые последние выводы из учения Макиавелли, хотя современные тираны и кажутся бесконечно далекими от мыслей и чувств людей той эпохи и не имеют никакого права ссылаться на тех, кто еще были христианами.

в) Политика властителей Церковного государства в XV и XVIвв. также во многом практически следует учению Макиавелли. Политика федерализма, проводимая в то время папами, была необходима для сохранения Церковного государства. Но эта политика с ее слишком частыми переменами фронта носит на себе печать недостаточной верности. И когда Александр VI, противник Савонаролы, ради материальных выгод вступает в союз с врагом христианства турецким султаном, или когда Лев X, исходя из политических расчетов, долго колеблется, прежде чем энергично выступить против Лютера, или когда Климент VII отворачива ется от католического императора и встает на сторону французского союзника протестантов и тем самым, так сказать, спасает протестантизм,— во всем этом проявляется секуляризирующее мышление Ренессанса. С точки зрения истории Церкви, эти события принадлежат к самым позорным и трагическим внутренним противоречиям той эпохи. Напомним, что исторически самая важная проблема состояла не в личной несостоятельности отдельных пап, но в том, что личная слабость являлась характерным проявлением принципиальной позиции, которая стала для курии чем-то само собой разумеющимся.

г) Тот же дух индивидуалистической посюсторонности, естественно, охватил и торговлю. Преследуя сиюминутные интересы, люди перестали задавать вопрос о «праведной прибыли»; средневековый запрет на занятие ростовщичеством практически и даже принципиально был отодвинут в сторону; девизом предпринима тельства становится безоглядное использование любых возможностей обогащения; повсюду возникают банки, процветает торговля деньгами, все способы извлечения прибыли используются с тою же беззаботностью, с какой продаются индульгенции.

7. Новый реализм приводит к точному наблюдению природы и ее эксперимен тальному исследованию. Совершаются великие географические открытия, появляются новые изобретения. Многие ученые мужи испытывают непреодолимое стремление вырвать у природы ее тайны: Васко да Гама, Колумб, Мартин Бехайм, Парацельс, Кеплер, Коперник возглавляют этот список. Наряду с наукой той же цели призваны были служить магия и астрология²⁷. Результатом было необычайное расширение картины мира.

8. Наконец, Ренессанс является культурой внешнего выражения; в этом отношении он несет на себе печать единого эстетического и художественного стиля, для которого характерно поразительное многообразие форм.

9. Итак, возникает новый идеал жизни²⁸. Движение, которое создал этот новый идеал, воспринимало себя как противоположность недавнему прошлому и его несущим силам: т.е. противопоставляло себя средневековью, всем его «пережиткам» и нелепостям в области схоластики, государства и Церкви. Прошлое казалось неподвижным, затхлым, тупым, давящим и косным. Все хотели видеть человечество более свободным, более прекрасным, более гармоничным. Идея свободы и прав человека, которая в той или иной форме (хоть подчас и отодвинутая на второй план) сопровождает развитие человечества в Новое время, явно стоит у самих его истоков. Требование большей свободы имело важные последствия для области веры. Как результат различных (упомянутых выше) точек зрения сформировалась решительная терпимость, но и равнодушие, безразличие к инаковерию. Ценность обязывающей истины потеряла притягательность. Свобода была переоценена за счет веры. Здесь— питательная почва одностороннего воззрения, до сего дня рассматривающего Ренессанс как время свободы, прерванное, к сожалению, Реформацией и Контрреформацией.

10. Гуманизмом принято называть тот аспект ренессансного движения, который занимался преимущественно литературным образованием, языком, воспитанием, научными штудиями. Плодами гуманистической интеллектуальной жизни были многочисленные издания, прежде всего древних авторов, а также эпистолярное наследие и эссеистика. Гуманисты, высоко ценившие искусство духовного контакта и переписки, любили демонстрировать свое близкое знакомство с античностью, в изобилии приводя цитаты, заимствованные из личной библиотеки. Этим ученым редко удавались собственные крупные произведения.

Многозначителен и сам термин: гуманизм— эпоха человека, т.е. такое время, когда человеческое становится мерой вещей.

11. Подведем итоги: Ренессанс и гуманизм— великое пробуждение европейского духа благодаря возвышению и дифференциации человеческого самосозна ния и представлению о положении человека в мире и, не в последнюю очередь, во времени. С этого момента в принципе ведет свое начало историческое мышление. С этого момента формируется осознание своеобразия эпох, их отличий друг от друга и их преемственности и взаимной обусловленности.

III. Ренессанс и гуманизм как факторы истории Церкви.  

[...]

 Б. Гуманистическое богословие и благочестие

С точки зрения истории Церкви, значение Ренессанса определяется главным образом связью гуманизма с богословием.

Гуманизм представляет собой очень сложный комплекс явлений. Он обнаруживает богатейший диапазон феноменов и содержит столь кардинальные различия в существенных пунктах (это касается схоластики, сакраментальной и иерархической Церкви, а также Евангелия), что дать его исчерпывающий обзор на нескольких страницах представляется предприятием безнадежным. Пусть читатель еще раз вспомнит, как много уточнений понадобилось для тех скупых данных, которые мы сообщили выше.

Гуманизм является также в широком смысле социальным явлением. Гуманисты знали и узнавали друг друга по уже упомянутой ненасытной страсти к книгам и манускриптам. Общительность и обширная переписка, имеющая целью расширение образования,— типичная черта гуманистов. Любовь к переписке была характерна даже для образованны х отшельников-аскетов (ср. Джустиниани и др.).

1. Уже первый гуманист Франческо Петрарка (1304_1374) противопоставлял побежденной схоластике новую рассудочную манеру рассуждать о Священном Писании: морализаторскую «философию Христа», опирающуюся на Платона. Заложенная здесь связь античного образования и христианского благовестия проявилась впервые в Платоновской академии (основана Марсилио Фичино (1433_1499) во Флоренции под покровительством Лоренцо ди Медичи).

2. а) Цель Платоновской академии была вполне религиозной и с точки зрения Церкви вполне корректной: возрождение и углубление христианства (включая иерархию и культ) через связь с античной (неоплатоническо-стоической) мудростью. Речь шла о том, чтобы вернуться от схоластики к источникам Откровения и мудрости. Но к тому времени было уже принято читать древние рукописи из почтения к античности. В них искали и находили не просто религию спасения и благодати, но в основном стоическую мудрость. Правда, превосходной основой для этих усилий были Павел и Нагорная проповедь. Однако и то, и другое в эпоху Ренессанса понимали скорее моралистически, т.е. как призыв к напряжению собственной воли, или неоплатонически, как некий способ самовозвышения. Кроме того, подобно апологетам IIв. люди эпохи Ренессанса подчеркивали общечеловеческое содержание источников, но оставляли на заднем плане четко очерченные догмы и своеобразие Церкви, основанной Господом на таинствах и особом священстве.

б) В этом дистилляционном процессе мы встречаем тенденцию, которая с тех пор более не исчезала из истории христианского мышления. Тенденция заключается в том, чтобы из общей сферы «Церкви», «Писания» и «традиции» извлечь нечто якобы существенное, некий сущностный комплекс. Историческое значение (точнее влияние) имели не столько постулируемые тезисы, воззрения или экзегетические выкладки, сколько метод и способ мышления.

Эти элементы и их сочетания весьма различны. В качестве характерного примера можно назвать спиритуализм, который проявлялся подчас в весьма свободных, а иногда поистине разнузданных формах. Его опасным проявлением было философское богословие гениального молодого графа Пико делла Мирандолы († 1494г.). Савонарола, поддерживавший с ним дружеские отношения, упрекал его за это в некрологе. Он писал, что Пико был настолько опьянен силой и достоинством человеческого духа и своеволия, что в его зыбкой терминоло гии спасение оказывается почти идентичным самоспасению, а добродетель— познанию («сократическое заблуждение»). Концепция «logos spermatikos» [семенного логоса] доведена до единства всех религий, так что и понятие единой истины, и христианское учение (разумеется, зафиксированное) как единственно истинная религия оказывают ся под угрозой.

Спиритуалистическая тенденция проникает в богословие кардинала Виссариона (§66), Рудольфа Агриколы и Эразма. Она выражала или прокладывала путь формирующемуся субъективизму в догматически опасной форме.

3. Приведенная выше характеристика (II, 3) позволяет надеяться, что мы сможем наглядно показать, чем является Ренессанс и гуманизм, непосредственно на примерах отдельных выдающихся личностей, чьи поступки и деяния отнюдь не отличались систематичностью, последовательностью и цельностью, но скорее произвольностью и энергичностью. Это в полной мере относится к основателю Платоновской академии во Флоренции, упомянутому Лоренцо ди Медичи († 1492г.) из рода флорентийских банкиров. Занявшись общественной деятельностью, он привлек к себе всех, обладавших умом и талантом. Он превратил свое собрание книг в первую публичную библиотеку (Лауренциана), для которой было построено великолепное здание по проекту Микеланджело. В характере Лоренцо сочетались такие крайне противоречивые качества, как благочестие, деспотичность, жажда знаний и безудержный гедонизм. Можно сказать, что он более, чем кто-либо, отражает ренессансный идеал: в его натуре настолько неуловимо перемежаются свет и тень, что всякая попытка точного определения окажется бесполезной. Насколько же значительным окажется то обстоятельство, что его сын и его племянник, будущие папы Лев Х и Климент VII, выросли при его дворе!

4. В Германии гуманизм утвердился во 2-й половине XVв.³³ Это объясняется повышением роли итальянского гуманизма, оплодотво ренного влиянием греков после 1453г., экономическим расцветом Германии в этот период и связанным с ним развитием школ (Девентер, Мюнстер, Шлеттштадт) и университетов³⁴. Расцвет ренессансного искусства, которое в Германии остается христианским, приходится на начало XVIв.³⁵

5. И все-таки в Германии гуманизм не имел твердой почвы. Увлечение чужими древностями изначально носило здесь по понятным причинам значительно более сдержанный характер. Ни форма, ни языческое содержание не оказывали здесь такого непосредственного и сильного влияния, как на Юге. Поэтому при изучении языческой античности немцы в отличие от итальянцев не так быстро забывали об абсолютной неприкосновенности единой христианской истины, будь то учение, будь то моральные предписания.— Критика схоластики и церковных нестроений, даже весьма острая критика, первоначально воздерживалась от радикальных нападок на принципы и основы и, соответственно, была далека от скепсиса. Кроме того, немцы не забывали о христианской надстройке. Особенно в вопросах воспитания они пытались освоить новейшие достижения путем улучшения метода, путем очищения языка научных исследований. С точки зрения истории Церкви, роль немецкого гуманизма заключалась в том, что он способствовал формирова нию национального сознания, во многих отношениях противопоставленного Риму (язык, право, история). Тем самым немецкий гуманизм во многих отношениях проложил дорогу Реформации.

6. а) Этот «более дисциплинированный» способ духовного обновления практиковался главным образом ранним немецким гуманизмом в городах на Рейне. На юге Германии гуманисты чувствовали большую свободу. Революционные тенденции немецкий гуманизм обнаружил в начале XVIв., когда вокруг Мутиана Руфа († 1526г.) сформировалась молодая эрфуртская группа. Здесь мы сталкиваемся со свободным образом жизни, безверием и напыщенной риторикой. Здесь критика уже не просто направлена на (действительные или вымышленные и в любом случае бесстыдно преувеличенные) нестроения, но становится принципиально враждебной Церкви и христианству. К этому кругу некоторое время примыкал и Ульрих фон Гуттен (1488_1523).

б) Здесь же— почва для возникновения пресловутых «Писем темных людей». Они возникли в связи с конфликтом вокруг известного грециста и первого гебраиста Германии Иоганна Рейхлина (он приходился дядей Меланхтону). Рейхлин из-за своего вполне благоразумного обращения к еврейскому литературному наследию подвергся нападкам бывшего иудея Пфефферкорна, который со всем рвением новообращенца обвинил его в безверии (т. 1, §72). В этой борьбе враждебность радикальной части немецкого гуманизма к Церкви проявилась особенно остро; взыграл дух ядовитой, не знающей преград издевки, недостойной агрессивности (в частности, против монашества и схоластики), радикальный, отнюдь не церковный, даже антицерковный тон, так что этот конфликт стал непосредственным прологом Реформации. Горстка духовных банкротов, бесстыдно искажая факты, добилась в глазах общественности права определять, что является современным, а что нет; монахи были высмеяны в этом произведении как безнадежные ретрограды, ханжи и дураки. И тем самым лишены уважения со стороны общества. Эта литературная сатирическая забава оказала глубокое воздействие на жизненную реальность.

в) Воистину христианским гуманистом, безупречно религиозной личностью был ученый аббат-бенедиктинец Иоганн Тритемий († 1516г.). Он затратил много усилий для осуществления подлинной реформы в своем монастыре в Шпонгейме. Когда ему это не удалось, он перебрался в Вюрцбург, в тамошний шотландский монастырь, где позже стал аббатом (1506г.). Это был очень знающий, хотя, возможно, несколько некритично мыслящий ученый³⁶. Его аскетические сочинения сохраняют свою непреходящую ценность. Однако для них характерно не только странное пристрастие к разного рода тайным наукам, но и упорное суеверие.

7. Дезидерий Эразм из Роттердама (1466_1536) стал королем в новом духовном царстве гуманизма. Голландец по происхождению, но прежде всего европеец, он стал величайшим латинистом Запада; ему обязан гуманизм своим мировым значением.

История филологии, историческая критика и богословие немыслимы без его достижений; им принадлежит решающая роль. Он значительно обогатил богословие своими трудами, вернувшись к первоначальному греческому тексту Библии (который он в 1516г. впервые напечатал). Ему также принадлежит заслуга издания многих Отцов Церкви. Всю свою жизнь он боролся против механистичности в религии, выдвигал требования совершенствовать внутреннее чувство справедливости и почитать Господа в Духе и в Истине. Он боролся против любых проявлений формализма в вопросах религии, хотя и заходил в этом подчас слишком далеко. Он призывал к обновлению христианского благочестия и, критикуя недостатки Церкви, в значительной мере способствовал улучшению ситуации. И его страстная борьба за реформу была совершенно искренней.

а) Но история того, как воспринимали Эразма с начала XVIв., так же как и состояние его литературного наследия, служат ярким доказательством того, как трудно дать правильную оценку этому великому человеку, как трудно определить его истинное место в истории Церкви. Значительно легче отмести несправедливое крайнее суждение, согласно которому он уже не мог считаться католиком.

С другой стороны, нельзя не видеть того ущерба, который он причинил Церкви. Жизнь и учение Эразма фатальным образом отражают основную слабость гуманизма: отсутствие интереса к догматам и склонность к спиритуализму. Ибо Эразм недооценивал точно сформулированный догмат так же, как недооценивала его гуманистическая критика, упрекавшая схоластику в ее понятийной определенности. Можно только приветствовать, что Эразм отвергал досадную тенденцию некоторых поздних схоластов находить богословское объяснение всему на свете. Но он идет много дальше. Его биография и его учение свидетельствуют о заинтересованности в практической нравственной религиозной жизни (хотя ни его сочинения, ни его деяния не могут служить образцовым примером аскетизма). Однако он не проявляет такого же интереса к догме и к пламенной и глубокой вере. Он принимает догму и Церковь как институт, но они не являются для него движущей силой. В эпоху Реформации Эразм выступает на стороне католической Церкви и ее учения; однако нельзя сказать, что это для него источник жизни. Даже в 30-е годы он считает, что можно было бы согласиться с реформаторским расколом, если бы паписты и лютеране придерживались его концепции. Такого рода «адогматизм» означал в то время ослабление Церкви, поскольку именно тогда было необходимо снова вернуться к признанию центрального положения догмата и его богословской ясности³⁷ . Лютер правильно угадал в Эразме недостаточную приверженность догмату, хотя одновременно предъявлял к нему совершенно неправомерные претензии касательно догмата о благодати.

б) Благочестие Эразма также не может считаться образцовым с церковной точки зрения. Ибо этот великий человек, с его необычайной энергией притяжения и отталкивания, сыгравший такую значитель ную роль в мировой истории и в истории Церкви, имеет прямое отношение к проблематике «причин Реформации». И здесь следует сказать: то, что, возможно, было бы несущественным в уравновешенной среде при спокойном развитии событий, может оказать решающее влияние накануне великой смуты и даже оказаться одной из ее важнейших сил.

a) Есть некоторая трудность в том, чтобы правильно описать церковность Эразма. Эта трудность заключается в вопросе о праве среднего человека, возможно даже, о праве посредственности в пределах христианского благовестия. Церковь никогда не ратовала за ригоризм, но всегда выступала против ригоризма. Она всегда считала, что Царство Небесное Господь держит открытым и для людей более скромных по своим душевным качествам.

Но Церковь никогда не забывала заповеди «Возлюби Господа превыше всего!», никогда не изменяла Святому Кресту. Как же трактовались темы совершенства, amor Dei, евангельских советов и радости молитвы (Джустиниани) в кругу набожных гуманистов? Была ли именно эта заповедь — «Возлюби Господа превыше всего!»— главная заповедь для всех христиан— центральным вопросом реформаторских дискуссий? И только тогда можно оценить роль Эразма во всей ее полноте.

Мы уже упоминали, что суждение о ценности его благочестия изменялось в ходе истории. Были в высшей степени благочестивые в церковном смысле люди, которые прилежно читали, почитали и рекомендовали Эразма. Но как раз они считали его главным недостатком религиозную посредственность. Эразм был человеком средины, но средины слабой. Ему была свойственна нерешительность, склонность к колебаниям, неопределенность, нежелание определять свою позицию. Именно в этом видит посредственность Эразма Хейзинга (Huizinga)— лучший знаток его наследия среди исследователей новейшего времени. В тогдашнем положении Церкви и при выдающихся способностях Эразма уже одно это обстоятельство было отягчающим. В те времена спасительную роль могла сыграть только святость, а не простая корректность.

b) Творчество Эразма и его личность противоречивы. Нетрудно составить ясное суждение о его месте в истории образования. Его достижения в этой области заслуживают высшей похвалы. Но в истории развития Церкви в XVI в. значение Эразма далеко не так ясно.

Есть свидетельства, что в детстве он отличался благочестием. Но у меня нет уверенности в том, следует ли понимать под этим почитание св. Анны, перед которой он преклонялся всю жизнь и которой посвятил «Rhythmus iambicus». Судя по его оценке вульгарного католицизма (Эразм оставляет право опираться на чувственное восприятие только за начинающими), это почитание при его столь мощной духовной потенции не играло решающей роли, особенно тогда, когда простому, живому, буквальному смыслу Писания отводилась столь незначительная роль, а деяния Павла прочитывались как аллегории молитвы и веры.

g) Эразм был и стремился быть ученым богословом— богословом, который не идет по следам схоластики. Это было его право. Но он столь же мало был чистым библеистом, как и Лютер. В то время как Лютер вполне в духе Евангелия всерьез и буквально воспринимал слова Писания и чувствовал себя ответственным за каждое слово перевода, слово у Эразма оставалось необязательным и неточным— даже в исповедании веры. Эразм никогда не был плоским скептиком, но его спиритуалистическая манера письма отнюдь не проявляет почтения к рациональ но не разрешимой, явленной в Откровении тайне. В значительно большей степени характерной для его личности и его творчества является двусмысленная «Похвала глупости»: та остроумная половинчатость, которая даже при корректном исповедании веры придает сознанию явный оттенок безответственности и необязательности.

Эразм многое критиковал и предъявлял много упреков, он писал трактаты о морали и выступал с предложениями об улучшении Церкви. Сам он вел нравственный образ жизни, никогда не предавался кутежам, всю жизнь со страстью занимался интеллектуальным трудом. Но он не был героем ни в нравственном, ни в религиозном отношении. Не то чтобы он стремился к чинам и почестям, но слава его имени (и сознание ценности своего таланта и своих воззрений) занимала центральное место в его мышлении, что отнюдь не было наивностью, но полностью осознавалось им. И ему случалось прибегать к не слишком достойным методам, чтобы раздобыть денег у богачей и князей. Он не отличался большой верностью своим убеждениям; он никогда не рисковал репутацией, а тем более жизнью, чтобы защитить свои взгляды или своих друзей. Ему не была свойственна решительная определенность поведения, а тем более нельзя сказать, что он систематически работал над собой, добиваясь внутренней гармонии. Для него характерна неопределенность. Вот почему так трудно судить о его роли в истории Церкви. Справедливости ради напомним, что он был внебрачным ребенком, что он не знал родительской любви, что в монастырь он попал не по своей воле, и что всю жизнь он был слабым, робким, немощным человечком. Однако для гения, каким был Эразм, в эпоху мировой смуты, для той роли лидера богословия, которую он взял на себя, недостаточно вести религиозную жизнь, недостаточно молитвы, которая, повторимся, заслуживает разве что эпитета «корректной». В данном случае масштабом должны служить категории полноты и пламенной веры. Требовать пламенной веры можно и должно. К сожалению, мы ее не находим. Эразм не принадлежит к числу великих и пылких молитвенников.

в) В Оксфорде в 1499г. Джон Колет (1467_1519), ученик Марсилио Фичино, духовник Томаса Мора и критик народного благочестия, познакомил Эразма с христианским морализмом Фичино, с двумя составляющими его богословия— со стоицизмом Цицерона (который принято называть платоническим) и Новым Заветом. В отличие от упрекаемой в узости схоластики, это было богословие, сформулированное в живой, отнюдь не абстрактной терминологии и вооруженное великолепным знанием Отцов Церкви; оно ставило своей целью возродить христианство, связав его с античностью.

г) Результат этой связи был весьма эклектичен. Сегодня Эразм настойчиво выдвигает тот или иной тезис, а завтра он может в нем усомниться. И мы опять видим, что он по самой своей сути не способен придерживаться догмата. Энергичная определенность догмата, раз и навсегда утвержденного и питающего дух учения, чужда его натуре.

Кроме того, его богословие не является выражением сакраментального мышления. В самом деле, было бы трудно доказать, что священство такого духовного лица, как Эразм, обладает тем достоинством, которое признает за ним католичес кая вера. Речь идет о том, что чувство внутренней справедливости и поклонения в Духе и Истине, которое является центральным в христианской религии, будучи взято само по себе, отдельно от сакраментального культа, легко приближается к моралистической или спиритуалистической концепции христианской миссии. У Эразма дело идет как раз к этому. Его требования жить в Духе, уподоблять свою жизнь жизни Христа в сущности не воспринимаются в полноте смысла, как у Павла, но скорее выглядят блеклым морализаторством (как у апологетов IIв.). Согласно его концепции, главное— это благочестивая нравственная жизнь, даже соответствующее образование в духе благочестия; но эта концепция не всегда достаточно глубока для однозначного «да» Христу и всей Церкви и ясного «нет» всему нехристианскому. С полным правом можно утверждать, что Эразм призывает не к серьезному благочестию в мире, но к секуляризированному аскетизму, который больше всего на свете дорожит независимостью своего рабочего кабинета (Iserloh). Более конструктивная интонация престарелого Эразма ничего по сути в этой концепции не меняет. Вот почему и он, несмотря на корректность своего католицизма, не смог сформулировать спасительного, освобождающего сonfessio [исповедания] всех догматов как целого, т.е. Церкви, которая несет нам веру и спасение.

д) Это упрощение прежде всего сильно обеднило провозглашаемые христианские принципы. Но еще большая опасность, опасность внутреннего растворения, заключалась в том, что такая религия оказывается более или менее идентичной всякой истинной религии и морали, когда-либо существовавшим в мире. При таком подходе подлинная античность Цицерона, Сенеки и т.д. оказывается не только в значительной степени родственной христианству, но и— в смысле преувеличенного значения, придаваемого logos spermatikos,— идентичной ему. Эти тенденции, если продумать их до конца, должны привести к воззрениям, которые ранят христианство в самое сердце. Эразм не только не сделал этого, но и отверг подобные выводы благодаря корректности своего католического исповедания. Но ссылавшиеся на него просветители XVIIIв. всего лишь сделали логические выводы из тех многочисленных предпосылок, которые он столь неосторожно высказывал в свое время.

е) Позитивной стороной наследия Эразма является требование личного серьезного углубления в христианскую религию. Иногда он находит для этого потрясающие слова. Заурядный человек мог бы, испытывая подобные чувства, считаться образцом религиозности. Но не Эразм. Ему не хватает религиозной реализации христианских категорий, такой веры, какая была у Иоанна, такой энергии, которую черпал в Распятом Павел. Будь это так, выдающийся интеллект Эразма и его ораторская одаренность соответствовали бы миссии, возложенной на него исторической ситуацией. Эразм был гением. Он был богословом. Он был великолепным спорщиком. Он должен был бы стать гениальным антагонистом Лютеру. Конгениальным антагонистом. Но, поскольку его религиозное чувство, хотя оно корректно придержива ется Евангелия, не достигает евангельской полноты, и не обладает преимуществом евангельской простоты, Эразм остается всего лишь корректным, действующим извне защитником католической доктрины, но не ее горячим проповедником, вдохновляемым духом святой благодати. Его внутренняя независимость от католических догматических тезисов и его понимание имеющихся здесь возможностей реформы давали ему интеллектуальную возможность постичь замысел Лютера, не выступая за его тезисы. Но он не понял, какое собственно реформирование было необходимо в тот момент Церкви.

Его манера критиковать церковные недостатки также вызывает недоверие. Он высказывается отнюдь не религиозно, как, например, Савонарола или позже Адриан VI. Существующие нестроения он безмерно преувеличивает, а потом издевательски вытаскивает на свет, в нем говорит насмешливость, а не сострадание. Несмотря на почитание св. Анны, о котором мы уже упоминали, он по-настоящему не понимает религиозных ценностей народного благочестия, тогда еще весьма распространенных; он слишком стремится освободить св. Анну от «плоти» («развоплотить»; Alfons Auer). В то же время его одухотворенность аллегорикой не достигает той полноты, которой требовал ап. Павел. Только позже буря Реформации открывает великому гуманисту глаза на опасность многих его высказываний. Он признался, что никогда не сделал бы их, если бы предвидел их воздействие на верующих.

Наконец, его жизнь показывает, как чужды были его душе догматы и таинства. Он был священнослужителем. Но как же редко он упоминает о таинствах в своих сочинениях. Он редко причащался и умер без причастия.

з) Специальной критики заслуживает то, что у Эразма может быть названо принципом Библии. Здесь таится настоящая опасность для христианского учения. Как и в высказываниях Эразма по другим поводам, и в этом случае необходимо различать корректность католического исповедания, с одной стороны, и жизнь и мышление в католической полноте, с другой. Без сомнения, Эразм признавал Церковь и ее образовательные учреждения высшей инстанцией в трактовке Священного писания и высказывал готовность подчиняться ее решениям. Но на практике его филологический экзегетический метод, его ученость и знание языков делает как раз его экспертом в этих вопросах. Принцип Писания в реформаторском смысле католик Эразм не признает. Но он проложил дорогу этому реформаторскому принципу. Уже его современники отдавали себе в этом отчет.

и) Эразм имеет мировое значение. Духовная жизнь XVI, XVII и XVIIIвв. без него непредставима. Но благодаря индивидуализму своей духовной позиции и своего благочестия, благодаря изданию греческого Нового Завета, благодаря своей критической работе над Библией и подчас разрушительной критике Церкви, он стал к тому же одним из ближайших предшественников Реформации.

Правда, ему приходилось спорить с ней по решающим вопросам богословия. Эразм подчеркивает собственную силу человека, его волю, его способность к анализу; согласно католической традиции, он постулирует совместное действие божественной благодати и человеческой воли в процессе спасения. К сожалению, и в этом специальном вопросе его высказывания неоднозначны. С одной стороны, он говорит, что «философия Христа», которую он сам называет возрождением (Ин 3, 3), «есть не что иное, как обновление хорошо устроенного естественного положения вещей». Но в своем сочинении «О свободной воле» он явно отрекается от Пелагия и даже от Дунса Скота, приписывает почти все (в том числе и заслугу) благодати Божией, требует, чтобы человек не тщеславился тем хорошим, что в нем есть. Вполне в духе католичества он отказывается видеть в человеке скопище грехов. Возражая Эразму в своем знаменитом сочинении «О рабской воле», Лютер несправедливо вульгаризировал тезисы Эразма.

8. Со стороны Церкви не было предпринято никаких мер против опасности, таившейся в позиции таких умов, как Эразм, в вопросе о догматах и Церкви³⁹. Для времени, которое практически глубоко запуталось в богословских неясностях (и это касается многих высоких должностных лиц Церкви), было весьма характерно, что оно не ставило в вину священнику, ученому, поэту и мудрецу его сочинения, представлявшие угрозу принципам церковного существования. Размягчающий релятивизм («ни горяч, ни холоден», по слову Евангелия) глубоко проник в саму Церковь; ей грозило саморазрушение. В том же направлении происходит и фактическое воздействие Эразма на умы современников. Но Церковь слишком поздно заметила грозящую опасность.

Вот почему ужасный удар Реформации, расколовший гуманизм, достиг своей цели, он заставил многих в Церкви очнуться от их гуманистической беспечности и релятивистского безразличия и пересмотреть свое отношение к образованию, всколыхнул в них веру в спасение, принесенное Христом. И это потрясение имело положительное значение в божественном плане спасения.

Источник: www.krotov.info