Сегодня — спустя три месяца после прошедшего в Москве Архиерейского собора Русской православной церкви — в обществе сформировалась некая реакция и на само событие, и на итоговый документ «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека». Одна из основных идей документа — разговор о правах человека и свободе личности необходимо вести в контексте христианских ценностей.

Почему Церковь заговорила о правах человека? Может ли и должен ли вообще этот разговор лежать в поле церковной риторики? Каким образом Церковь, упрекаемая в том, что пытается «закабалить, запретить и ограничить всех и вся», собирается говорить о свободе личности? Эти и другие вопросы мы адресовали Владимиру Легойде, профессору МГИМО, главному редактору православного журнала «Фома», члену рабочей группы по подготовке документа.

Теория и практика

— Насколько я понимаю, принятие «Основ учения…» — это в определенном смысле попытка избежать абстракции теоретических представлений о правах человека. Попытка привязать права человека к их христианским корням. Но зачем пытаться ввести дискурс о правах человека в религиозный контекст, если это — снова теория? К тому же сразу возникает множество трудностей — несогласие мусульман, буддистов, иудеев, атеистов…

— В том-то и дело: практика сегодня такова, что заставляет нас возвратиться к теории. Практика реализации прав человека, когда мы ни к чему не апеллируем и рассуждаем вне культурно-исторического контекста, пришла к тому, что сами же эти права оказываются под угрозой. Например, сегодня вас могут не пустить в самолет, если у вас виден нательный крестик. Уже не единичны случаи, когда западные авиалинии заставляют христианских священнослужителей при посадке на борт снимать наперстные кресты. Дескать, рядом могут сидеть атеисты, буддисты, мусульмане.

А что дальше? А дальше, хоть и прозвучит фантастически, скажут, что храмы надо обносить высоким забором. Думаете, я преувеличиваю? Но смотрите: самолет — место общего пользования. Улица тоже. И вот, предположим, иду я — атеист, — и вид купола с крестом вводит меня в депрессию. Значит, «пусть они свой крест прячут». Около двух лет назад мусульмане Нижегородской области возмущались тем, что вдоль дорог по древней православной традиции устанавливаются поклонные кресты. Как на это реагировать? Чьи права тут ущемляются? Решить это не так-то просто.

— Тем не менее как это можно попытаться решить?

— Задуматься, что и для христиан, и для мусульман их вера и ее обоснование — это не теория, а сама жизнь. И «Основы учения…» — не только разговор о правах человека, но вклад Церкви в принципиально важный дискурс — о ценностях.

Либерализм пытался разговор о ценностях закрыть, вспомним книгу Фукуямы «Конец истории». Но мне тут вспоминаются слова из эссе «Еще несколько слов о том, как важно правоверие» Гилберта Честертона: «Теперь считают, что узко или хотя бы невежливо нападать на чью-то веру или нравственную систему. Само это мнение грешит узостью. Разница во взглядах на парламент важна; разница во взглядах на мир почему-то безразлична. Мы вправе спорить с человеком, который в другой партии, и не вправе спорить с тем, кто — в другом мироздании. Поистине, это узко. Поистине, мы считаем, что важно все кроме этого. От веры нельзя отмахнуться, ибо она включает все на свете».

— Сегодняшняя практика реализации прав бьет по христианским ценностям?

— В том то все и дело, что не только по христианским ценностям, но и по самим правам человека. Мне известен случай, когда в США православного священника пригласили на рождественский утренник в большом молле, чтобы тот поговорил с детьми. Священник согласился. Накануне праздника ему позвонили и сказали: «Мы забыли сообщить вам три условия, при которых вы можете общаться с детьми. Вы не должны быть в священнической одежде, не должны говорить о Христе и не должны подчеркивать христианский характер праздника». Батюшка отказался.

Спрашивается, зачем тогда нужен священник? Но двенадцатилетние атеисты в соответствии с реализацией своих прав выдвигают такие требования. И Церковь говорит, что в приходе священника на встречу с детьми в облачении нет ущемления прав ни священника, ни детей, а вот в требовании не говорить о Христе — есть. Потому что, реализуя права атеистов, священник по сути лишается возможности быть священником и добросовестно выполнять свои обязанности — осуществлять работу Церкви с детьми.

Или другой пример: американскому учителю по математике нельзя, дав детям контрольную работу, сидеть и читать Библию. Потому что там на обложке виден крест и это может какого-то задеть.

Подобные ситуации, как мне кажется, в принципе уничтожают права человека. И простой рациональный механизм — как абстрактная концепция — не решит эту проблему. И сама по себе концепция прав тут мало что дает. Потому что становление прав никогда не происходит безконфликтно. Появление новых прав это всегда в чем-то ущемление старых. Борьба за права женщин был конфликтом с правами мужчин. Борьба за права детей — с правами взрослых. И это естественный процесс. Поэтому наивно полагать, что если есть концепция прав человека и мы просто будем ее соблюдать, то все будет хорошо. Не будет.

— В чем же несовершенство рациональной системы?

— Даже рациональный взгляд не может отрицать наличия в нашем мире зла — человеческих пороков. И что тогда получается? Если мы смотрим на человека с абстрактной точки зрения, то наличие в нем зла рассматривается как некая проблема, которая должна иметь простое рациональное решение. И приходит идея, что если мы будем все права реализовывать, то решим проблему человеческого порока. Ведь глубинно (это очень важный момент!) абстрактный взгляд на человека подразумевает именно это: соблюдай права — и все будут жить хорошо, без зла. Но христианство говорит, что это невозможно. С христианской точки зрения, мир стал таким, каким стал, в результате грехопадения первых людей.

Падшесть, наличие в жизни зла — сущностная характеристика жизни. Поэтому мы не можем решить проблему зла путем механического применения установленных внешних норм. Жизнь шире правового поля. Помните, в Москве была скандальная выставка «Осторожно, религия!»? Ее организаторы тогда несли ответственность по определенной статье. А вот представим себе, что обвинить их в правонарушении не удалось бы? Значит ли это, что не было проблемы, если ее не было в правовом поле? Грех и борьба со злом в такое поле не укладываются.

Безусловно, право имеет принципиально важное значение в современном обществе. Но право всегда надо соотносить с моралью. А попытка сугубо рационального обоснования и морали, и устроения жизни содержит в себе элемент саморазрушения.

Человек как нулевая величина

— Складывается ощущение, что РПЦ в «Основах учения…» хочет современной концепции прав человека что-то противопоставить.

— Речь совершенно не идет о противопоставлении. Два года назад началась работа над Декларацией о правах человека и достоинстве личности — менее масштабном документе, в каком-то смысле подготавливающем полноценные «Основы учения…». И уже тогда мы первым делом для себя определили, что нет и не может быть задачи обличения самой идеи прав человека.

Есть другая задача — сказать, что современная трактовка прав человека обедняет представления о самом человеке. Он становится непонятно кем, и непонятно почему у него должны взяться какие-то права. В документе не говорится о том, что Всеобщая декларация прав человека — плохая декларация. Церковь только напоминает: не надо забывать, откуда все идет. Где, когда и из чего возникла идея прав человека. Дерево должно быть с корнями. Сегодня же получается, что дерево есть, а корни мы отрезали. Так оно быстро засохнет.

— А как сформировалась современная концепция прав человека?

— Существует совокупность прав, закрепленная некоторыми документами. Если говорить о современности, то среди этих документов в первую очередь Всеобщая декларация прав человека ООН 1948 года и Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, принятая в 1950 году и позже дополнявшаяся. Текстом, который традиционно считается вехой в складывающемся представлении о правах человека, был знаменитый «Хабеас Корпус Акт» (Habeas Corpus Act) 1679 года, принятый английским парламентом. Он закрепил те права личности, о которых впервые было сказано еще в Великой хартии вольностей в 1215 году. По большому счету, речь здесь впервые шла о том, что личность обладает некоторыми правами, которые неотчуждаемы.

Что же касается теории прав человека (будем называть ее так — термин вполне употребительный), то ее философским основанием стала теория естественного права, которая возникла на заре Нового времени и нашла свое фундаментальное выражение уже в эпоху Просвещения. Хотя одной доктрины естественного права тоже нет, существуют ее разные интерпретации и объяснения.

— Что это за теория?

— Естественное право признает всех людей равными от природы, говорит о том, что у человека существуют неотчуждаемые права, вытекающие из самой сути человека и коренящиеся в общественном характере этой сути. Они не могут быть отменены. В каком-то смысле концепция естественного права пыталась утверждать объективность прав человека наряду с объективностью законов природы. Нельзя отменить всемирное тяготение — точно так же нельзя отменить права человека.

Но особенно важно здесь то, что теория естественного права не взялась ниоткуда, во многом она основывается на понимании личности, сформированном христианством. Хотя нельзя отрицать и дохристианское влияние: уже греки говорили об общественном характере человеческой природы, тот же zoon politikon Аристотеля.

Почему у человека вообще есть права? Потому что он — образ Божий. С христианской точки зрения, это — часть замысла Бога о человеке: личность сотворена, во-первых, свободной, во вторых, с правами. Парадоксально, но именно поэтому стало возможно грехопадение Адама и Евы. Не будь у человека прав, он не смог бы выбирать и не выбрал бы плод с запретного древа познания добра и зла. А второй важный философский посыл в том, что все люди равны, потому что равны перед Богом. И равны не по своим талантам — здесь все разные, но равноправны перед Творцом. Античный принцип «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» здесь уже не работает. Как видно, идея о равенстве свойственна и современному пониманию прав человека. Так что теория прав человека, нравится это кому-то или не нравится, родилась именно в европейском сознании. То есть в христианской культуре. Буддизм в Китае или индуизм в Индии с их пониманием человека просто не могли породить ту идею прав человека, которую мы имеем.

— А в каком виде эта теория прав человека дошла до наших дней?

— При традиционной интерпретации доктрина естественного права подразумевает, что у прав человека есть источник — они даны Богом и/или Природой. Эта мысль есть уже в Декларации независимости США, где говорится о законах природы и ее Творца. И человек сам источником своих прав не является.

В последующее время свои коррективы внес позитивизм, идея Бога была вытеснена, современная концепция прав человека, скорее, исходит из того, что источника права, вне положенного человеку, нет. Или по крайней мере не задается этим вопросом. То есть в существующей в современном обществе антропологической концепции, когда мы не апеллируем ни к христианским корням, ни к тому же естественному праву, источником права выступают сами люди.

И есть еще один важный момент. Концепция прав человека исторически реализовывалась в плоскости «проекта Просвещения» — эпохи человеческого Разума, который был объявлен мерилом всех вещей. Проект этот, по мнению многих, с чем я совершенно согласен, на сегодняшний день доказал свою несостоятельность. «Проект Просвещения» — это и попытка рационального обоснования морали, и, как следствие, создание совершенно абстрактной концепции человека, который становится своего рода «нулевой величиной», ценной непонятно почему и неизвестно отчего. Здесь человек не имеет культурной идентичности. То есть он просто человек — и обладает правами, которые не зависят от религии, от расы, от пола и так далее. А значит, такие права должны реализовываться каким-то определенным образом везде и всегда. Независимо ни от чего и постоянно единообразно.

— Разве это плохо или неэффективно?

— Оказалось, что на практике так не бывает. Это может быть реализовано, если общество превратить в универсальный, герметичный и без перебоев работающий «Макдональдс». Универсализм оказывается порочным, так как исключает любые проявления особенностей национальных культур. Любое абстрагирование вынуждает отойти от конкретных реалий. И отходя от них — пытаясь рационально и абстрактно решить проблему прав человека, — мы неизбежно приходим к тому, что разрушаются изначальные идеи. Именно это самое главное.

Поясню, что имею в виду. На мой взгляд, если в понимании прав человека исходить из абстрактной концепции самого человека, это неизбежно приведет к ситуации, когда эти самые права человека не будут реализовываться на практике. Потому что всегда есть культурно-исторический контекст — в нем неизбежно кто-то защищен больше, кто-то меньше. В книге «Соединенные Штаты гнева» Гэвина Эслера описан случай, произошедший в Майами летом 1994 года. Женщина средних лет кричит офицеру полиции: «Что вы собираетесь с этим делать?» Это — не что иное, как крокодил восьми футов длиной, забравшийся в небольшой пруд возле дома, который семья женщины сняла на неделю для отдыха. Полицейский невозмутимо отвечает: «Арестовать вас, мэм, если вы причините ему какой-нибудь вред». Затем он подкрепляет свое решение статьей местного закона: «Крокодилы появились здесь раньше людей, поэтому имеют большие права».

В реальной жизни всегда будут возникать коллизии, когда права одной группы начинают конфликтовать с правами других групп. Узкорациональным способом здесь проблему не решить, нельзя создать матрицу, которая сгладит все возможные острые углы. Существует расхожая шутка, что в США самый социально защищенный человек — это многодетная чернокожая женщина-инвалид нетрадиционной сексуальной ориентации. С ней сделать нельзя вообще ничего, потому что она проходит по списку всех возможных меньшинств. И отсюда уже недалеко до перехода от прав человека к правам крокодилов.

Свобода от зла

— Какой взгляд на права человека предлагает Церковь в «Основах учения…»?

— Я бы выделил несколько моментов. Ключевой в дискурсе о правах человека является категория свободы. Та свобода личности и гражданина, о которой нам говорит современная концепция прав человека, — это свобода выбора. Что, безусловно, правильно, никто не может человека принуждать к политическим, религиозным или каким-то другим взглядам. Или ущемлять его свободу выбора из-за таких взглядов.

Но Церковь в своем документе говорит о том, что человек как образ Божий наделен на самом деле не одной, а двумя свободами. Кстати, уже одно это свидетельствует, что Церковь предлагает более глубокий и богатый взгляд на человека, чем существует сегодня. Итак, у человека две свободы, и первая из них — это свобода от зла. Если обратиться к библейской логике, то в сотворенном Богом мире зла нет. И соответственно, человек свободен от греха. Но у него есть и вторая свобода — свобода выбора. И реализуя свободу выбора, человек приходит к тому, что зло входит в его жизнь, — это и есть знаменитая история о грехопадении Адама и Евы. Так, следуя библейскому повествованию, в человеческом мире появляется зло и изменяет человеческую природу таким образом, что он теряет свободу от греха.

Это новое состояние в богословских терминах называется поврежденной природой — падшим состоянием. Состоянием, в котором мы с вами сегодня живем. А это значит, что свободный выбор человека не может быть ценностью сам по себе. Почему? Потому что человек может выбирать зло. И христианство говорит, что чаще всего человек его и выбирает. А Церковь напоминает: мы можем быть свободны от зла, если постараемся.

— Как видно, понимание свободы, предлагаемое Церковью и существующее в обществе, во многом разнятся. А есть здесь общие точки, где может быть диалог?

— Конечно. Нравственность. Один из самых важных моментов в «Основах учения…» как раз об этом: мы не можем реализовывать свободу выбора и, как следствие, права человека без оглядки на нравственную составляющую жизни. Не случайно в названии документа есть слово «достоинство». Там подчеркивается, что жизнь, подобающая достоинству, соотносится с подобием Божьим. Достоинство в христианской традиции имеет нравственный смысл. А обозначением этого достоинства в человеке является совесть. И с христианской точки зрения, человек в достоинстве — это человек, который помнит, что он образ Божий. А значит, создан, чтобы вести себя подобающим образом.

Любопытно, что «грех» в переводе с греческого «промах». Грешник — это тот, кто все время промахивается. В то время как наша задача по жизни, образно говоря, золотая олимпийская медаль. Значит, чтобы бить без промаха, попадать в мишень, нужно быть нравственным. Поэтому, как говорится в документе, нравственность имеет под собой конкретное обоснование. Церковь в «Основах учения…» не предлагает ничего, что было бы безнравственным. Более того, она как раз и подчеркивает, что нам необходимо в дискурс о правах человека ввести тему нравственности.

— Но это сразу обрекает на вечный диалог верующего и атеиста, может ли быть нравственность без религии.

— Я согласен с тем, что среди атеистов были, есть и будут нравственные люди. Но я как христианин абсолютно убежден, что никакого положительного обоснования нравственности в атеистическом мировоззрении быть не может. То есть, нравственная система атеиста может иметь только договорный характер. Дескать, мы понимаем, что если будем жить в ситуации «войны всех со всеми», мы друг друга перестреляем. Поэтому мы договариваемся и вырабатываем какие-то нормы поведения. Но мы же и являемся их источником. И никакого обоснования, кроме «это нравственно, потому что мы так договорились», дать не можем.

Религиозная же концепция говорит: нравитесь вы мне или нет, я не могу вас убить не только потому, что вы тоже можете меня убить, а еще и потому, что вы для меня — образ Божий. То есть у нас есть источник нравственности. И еще, что важно, источник прав. Ведь современная концепция прав человека тоже конвенциональная история. Это снова к вопросу о том, что Церковь предлагает обогатить взгляд на человека и на его права.

Однако официальный церковный документ не предлагает мне спорить с атеистами. Наоборот, в нем как бы говорится: и у вас, и у нас есть представления о нравственности. И эти представления мы не можем игнорировать, когда говорим о правах человека. Где-то, безусловно, есть точки напряжения, кто-то может сказать: «В моем представлении о нравственности гомосексуализм — это не плохо». И все-таки именно нравственное измерение в дискурсе о свободе является возможным полем для разговора. Хотя и не безконфликтным.

— Не есть ли это попытка ограничить свободу человека, в чем так часто упрекают Церковь?

— Нет. Вспомните про две свободы. Какая же тут попытка кого-то ограничить, если вместо одной Церковь человеку предлагает две? А потом, христианство в принципе не может пытаться закабалить человека. Почему? Достаточно посмотреть на всю ту же историю грехопадения. Бог не остановил Адама и Еву, то есть дал им реализовать свою свободу выбора. И Церковь не может ставить себя выше Бога, то есть тем более не станет пытаться ни у кого отнять свободу.

Вообще, отношения Церкви к проблеме свободы можно продемонстрировать такой аналогией. На пачке сигарет крупными буквами написано «Минздрав предупреждает: курение опасно для вашего здоровья». Казалось бы, курящий человек реализует свою свободу, свое право. Но такая реализация практически неизбежно ведет как к потере здоровья, так и к потере свободы: человек становится зависим от привычки. Церковь — тот «минздрав», который ни в коей мере не отрицает самой ценности свободы выбора, но предупреждает: свободный выбор в пользу зла и греха неизбежно приведет к потере свободы.

Григорий Богослов уподобил грешника псу, лижущему пилу и пьянеющему от вкуса собственной крови. Поэтому Церковь говорит: «Остановись, не нужно саморазрушаться».

Реакция должна вызреть

— А если человека это устраивает: «Моя жизнь, хочу и разрушаю, я же свободен»?

— Очень важный вопрос, и Церковь в «Основах учения…» дает ответ. Когда человек не соотносит свободу выбора с нравственным ориентиром, он все равно в итоге свободу теряет. К этому неизменно ведет реализация свободы выбора в пользу зла: «Не хочу быть хорошим, хочу быть плохим!» Будь, но в итоге станешь несвободным.

Церковь в «Основах учения…» говорит, что свобода выбора, безусловно, есть ценность, но она не есть единственная и главная ценность. И дискурс о правах человека не должен вытеснять все остальные дискурсы. Ведь сегодня получается, что если мои права нарушают, то все остальное по боку. Не важно, ни кто я, ни что происходит вокруг меня. Главное — права! И против этого протестует не только Церковь, но и сама логика жизни, где есть и другие ценности.

— Например?

— Например, существует такое понятия, как «святыня». И святыня может быть выше реализации прав личности. Простой пример: есть право человека на самореализацию, но если человек, самореализуясь, перед Домом правительства сожжет флаг Российской Федерации, он попадет под уголовную ответственность. Одно из возможных наказаний — лишение свободы на срок до года. Идет ли здесь речь о нарушении прав человека? Логично, что нет. Потому что есть то, что является символом — святыней — для государства. У Церкви тоже есть святыни (точнее, тоже они есть у государства). И реализация прав личности не должна быть им в ущерб.

Есть еще один момент — вопрос права и его реализации. Очень интересный католический мыслитель ХХ века Жак Маритен говорил, что само по себе право не означает необходимости немедленной его реализации, а очень часто даже требуется это право «попридержать». Например, есть свобода слова и получения информации. Но вспомним печально знаменитый эпизод захвата заложников на Дубровке. Реализация свободы слова привела к тому, что журналист в прямом эфире рассказывал, куда и как бежит ОМОН. Погибли люди — но была реализована свобода. Может, в тот конкретный момент стоило повременить с реализацией свободы слова?

— Но ведь это особая ситуация.

— Безусловно. Но этот пример я привел не случайно. Потому что Церковь как раз и говорит, что нравственное состояние человечества — это всегда чрезвычайная ситуация. И мы не должны забывать, что находимся в опасности. Что, метафорически говоря, в любое мгновение каждый может погибнуть. Думаю, это очень важно.

— Не кажется ли вам, что Церковь делает акцент на понятиях, для сегодняшнего общества не очень-то привычных, — нравственные ориентиры, свобода от греха? А выступает против того, что привычно, — свобода выбора, рациональность?

— Возможно. Но здесь, с моей точки зрения, очень важно понимать, что привычное совершенно необязательно нормальное. Любой здравомыслящий человек хочет жить в стабильном обществе. И мне как раз кажется, что нравственные пороки — против чего выступает Церковь — это то, что общественную жизнь дестабилизирует, даже если и стало сегодня привычным. Не нужно бояться непривычного.

— Какова реакция общества на «Основы учения…»?

— Часто встречается реакция: «Церковь должна заниматься своим делом». Совершенно согласен! Но дело Церкви — духовно-нравственное спасение общества. И то, что делает Церковь, — это не попытка «заставить полюбить Бога», а просто набат — напоминание, в каком нравственном состоянии мы все находимся. Нравится это обществу или не нравится.

Еще дело Церкви — лечить болезни. Только не тела, а души. В свое время римский философ Сенека говорил, в чем отличие вторых болезней от первых. Когда речь идет о болезни души, то чем больше человек болеет, тем меньше это чувствует. Поэтому с христианской точки зрения, чем жестче в обществе реакция на выступления Церкви, тем больше это свидетельствует о болезни общества.

Другая распространенная реакция: «Церковь лезет в права человека». Но если бы Церковь не написала никакого документа на эту тему, то те же люди говорили бы: «Посмотрите, Церкви наплевать на права человека. Она не обращает внимания на то, что является святой святых современного общества».

Серьезной реакции на «Основы учения…» я пока не встречал. Потому что серьезная реакция — это не обличительная статья. Это прочитать, сесть и обсудить, что конкретно в документе упущено, каковы его слабые места. Что, кстати, будет не так-то просто сделать. Потому что документ родился не за одну ночь. Около двух лет группа людей — философов, публицистов, юристов, богословов — работала над текстом. Причем были в числе разработчиков и светские люди — из Института философии РАН, МГУ, МГИМО. Адекватная реакция на документ еще должна вызреть.

Более или менее сформулированным упреком был такой: Церковь утверждает примат коллективных ценностей над индивидуальными. Это не так. Конечно, если говорить о коллективном начале, то, разумеется, тот идеал, который в свое время славянофилы назвали соборностью, существует в церковном сознании, он никуда не делся по сей день. Однако Церковь при этом не утверждает систематический примат коллективных прав над индивидуальными, но говорит, что есть ситуации, в которых так происходит. А главное, напоминает, что помимо прав у человека есть и обязанности. И реализация прав без обязанностей вообще невозможна. Это, кстати, изначальная посылка и естественного права. А Церковь говорит, что если мы исходим не из абстрактной концепции человека, а из культурно-исторического контекста, то понимаем, что есть права индивида, а есть права коллектива, и не всегда право индивида главенствует. Разведчик на войне отказывается выдать своих связных — и его убивают. Он жертвует своим правом на жизнь ради права на жизнь других людей. Знаете, я бы даже сказал, что человек — это тот, кому есть за что умирать, когда жизнью можно пожертвовать ради чего-то высшего. В каком-то смысле жизнь только тогда становится ценностью, когда есть, во имя чего ее можно лишиться.


Константин Мацан

13.10.2008

Источник: "Эксперт"